Не думаmь о mом, чmо мне не нравиmся, я yмею в совершенсmве. (с)
Что с тобою, мой любимый, отзовись скорей, Без любви твоей небо все грустней, Где же ты, любимый, возвратись скорей, Красотой своею нежной сердце мне согрей.
Ты прости меня, любимый, за чужое зло, Что мое крыло счастья не спасло.
У меня иногда бывают очень странные и необычные ассоциации. Недавно я услышала песню "Лебединая верность (к слову сказать, слышала ее сто раз) и у меня перед глазами стали Винчестеры - конец 2 ого сезона. . . Это же про них - и что любят друг друга больше жизни, и что не уберег, и что жить друг без друга не смогут
Название: 20 минут Автор: ksusha-sha Бета: Billy Dietrich Жанр: пвп (?) чуть-чуть соплей. Пейринг: Винцест Рейтинг: R Размер: драббл Предупреждения: мат, МПРЕГ, мужская лактация. Комментарий: Дин по-полной использует свои "20 минут".
20 минутСэму хочется. Дин видит это по тому, как брат уединяется по вечерам в ванной, как забивается в угол дивана во время просмотра очередного фильма, как пытается сосредоточиться, вчитываясь в старые книги, одолженные у Бобби. Но Сэм не может - по какой-то одному ему известной причине. Конечно, Дин догадывается: однажды брошенное вскользь «не смотри на меня, стремно» крутится в его голове на повторе днем и ночью. Это так похоже на Сэма, эдакое «и хочется, и колется». И ведь будет до последнего терпеть, баюкая большой живот, надежно спрятанный под широченной футболкой. Которую, кстати, им пришлось купить в магазине «XXL» тогда, в самом начале, когда стало известно, через что предстоит пройти младшему. Дин, должно быть, совсем сошел с ума, потому что вид Сэма – такой иррациональный, невозможный, противоестественный - капитально сносит башню. Брата хочется во всех смыслах. Хочется, как ебанная курица-наседка, окружить защитой и одновременно разложить мордой в подушки и трахать до потери сознания. Но с тех пор, как живот стал ДЕЙСТВИТЕЛЬНО заметным, со вторым пунктом стало совсем хреново. Сэм распалялся, кусался, надрывно стонал, запустив руки Дину в волосы, но стоило только, огладив живот, спуститься рукой ниже, как он моментально закрывался – неуклюже пытался перевернуться, отползти подальше. А потом виновато сопел из угла кровати и разве что не выл.
- Сэмми, пора? – заметив, что младший, нахмурившись, трет грудь, Дин весь подобрался. Они намеренно не называли вещи своими именами. Согласитесь, было бы, мягко говоря, неловко сказать младшему брату: «Не пора ли сцеживать молоко?». Ебануться, да Сэм тут же вспылил бы. Кстати, о вспышках: с тех пор как проклятье - а это, увы, было именно оно - опустилось на голову… нет, на живот Сэма, сучка в нем бодрствовала круглые сутки. Иначе говоря, спокойным брат был только во время сна и секса.
А также, когда Дина не было дома – он сам проверял. Нет, он вовсе не собирался следить за младшим, просто раньше вернулся из мастерской, просто заглянул в окно. Просто… блядь… просто увидел, как Сэм, сидя в кресле, ласково поглаживает живот, одновременно читая что-то на экране ноутбука. Дин тогда думал, стоит ли признаться Сэму, что он все видел, что он тоже хочет разделять такие моменты. Что он – не ебаный железный человек, и, если так вышло, что именно Сэм носит их ребенка, это не значит, что Дин не имеет никаких прав. Да, черт возьми, разве что потопать ногами и поплакать не хватало. Короче говоря, с тех пор как Дин все-таки признался в своем мелком шпионаже, его допустили к сокровенному. Минут на двадцать в день. Чертова сучка внутри Сэма.
- Да, кажется, пора, - младший смущенно улыбается и пытается прикрыть ладонью мокрое пятнышко на футболке. По его словам, это самая ненавистная процедура. Но кто, блин, будет ему верить? Точно не Дин. Потому что пока он аккуратно массирует увеличившуюся грудь Сэма (кто бы, блядь, рассказал Дину, что такое может случиться), младший закусывает губу и прикрывает глаза. А это верный признак того, что сейчас… вот, точно. Что сейчас у него встанет.
Когда первые капли стекают по смуглой коже, Дин наклоняется и слизывает их шершавым языком. Это странно и стремно. Дин чувствует себя гребаным извращенцем, но и остановиться тоже уже не может. Все сливается в один комок ощущений: сэмовы стоны, теплое, чуть сладковатое молоко и большой живот совсем рядом. Этого много, но и мало одновременно.
- Черт, Сэмми, ну пожалуйста, можно уже? - Дин готов умолять, лишь бы уже дали. Лишь бы помочь себе и Сэму, сцедить вместе с молоком их возбуждение.
- Нет, Дин… живот… не… не надо, - Сэм весь пунцовый, он пытается отвернуться, но бесполезно. Только не сейчас, когда он весь такой открытый, бессильный.
- Тш-ш, - Дин продолжает собирать языком белесые капли, одновременно поглаживая Сэма сквозь мягкую ткань домашних штанов. Ну же, сейчас он должен сдаться, финишная, чтоб ее, прямая.
- Дин, ладно, ладно, пожалуйста, - жалобно выстанывает Сэм и пытается перевернуться на живот. Дин помогает, стараясь сгладить движения брата, как-то их облегчить.
- Ну, нахрена было целую неделю ломаться? Мамочка, - хрипло смеется Дин, притираясь членом к сэмовой заднице, за что получает полный негодования взгляд через плечо. - Тише, тише, я пошутил, братишка, все хорошо. Давай, можно я. Подожди, смазка…
- Не нужно, я уже, - Сэм стаскивает от изголовья кровати динову подушку и устраивает ее под животом – так проще.
- Засранец, чтоб тебя, - почти рычит Дин и, не церемонясь, засаживает, потому что знает: Сэм снова, блядь, трахал себя пальцами в ванной. Снова, как каждую гребаную неделю!
Дин делает по толчку на каждое не произнесенное вслух. Он трахает Сэма за то, что тот такой недотрога, за то, что так загоняется, за то, что загородил грудью Дина, в которого тогда и летело это чертово проклятье! За каждое… мать его… слово… которое… он… не … говорит…
Дин трахает брата так, будто они не виделись год, два, вечность. И это сладко. Это сладко и одновременно безумно. Это жадный, пряный секс с привкусом молока Сэма, но это охуительно прекрасно.
Сэм стонет в свою подушку и сжимается ритмично – он как всегда получил свое, приложив к этому минимум усилий.
Чертов.
Маленький.
Беременный.
Ах.
Дин кончает, едва не отдав Богу душу. Или не Богу, не важно, кому там. Сэм догоняет его через секунду, выдаивая так же, как его недавно выдаивал Дин. Охуительные ассоциации во время оргазма, ничего не скажешь. А потом они лежат в тишине. И Дин гладит большой, теплый живот, используя свои «двадцать минут в день» по полной. Чтобы потом снова в конце недели загнать Сэма в эту ловушку.
Но это не важно. Все не важно, когда в ладонь толкается маленькая ручка, заставляя их обоих идиотски улыбаться. Снова.
"МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ" Объяснительная от автора читать дальшеПозавчера на работе в обеденный перерыв сбегала до столовки, покушала, решила что-нибудь почитать в оставшиеся полчаса на фестах… Ну и почитала на Дженсен-топ 2.0 (который полностью мимо меня просвистел) список невыполненных заявок. Чего меня понесло его смотреть?.. Вообщем, начала с конца, раз-два, расчет окончен. На второй заявке снизу. История сложилась сразу, буквально за пять минут. Я «увидела», и не написать стало просто невозможным. Два вечера излагала))) Прошу прощения за ошибки и неважную авторскую вычитку… действительно – писалось между делом и для разрядки грузейро реала. А если доставит удовольствие кому-то… автор, конечно, будет счастлив.
Текст написан по ворованной заявке феста Дженсен-топ 2.0 – «5.97. У Джеев недавно родился ребенок. Джаред кормит его грудью, отчего грудь у него вечно мокрая и припухлая, и при близком контакте он этого стесняется, поэтому занимается сексом с мужем в майке или рубашке, т.е. в одежде, закрывающей верхнюю часть тела. Дженсену это надоедает, и он делает всё возможное, чтобы доказать отцу их ребенка, что эта временная особенность его ничуть не смущает, а наоборот».
Посвящение:
Надеюсь, что заказчик не обидится, если этот текст я посвящу прекрасному и очень близкому мне человеку. В честь выпускного бала. Тебе, **Натали**!
В теплом свете ночника плыли пластмассовые звёзды и смеющиеся полумесяцы. Их догоняли фигурки зверей и силуэты птиц. Волшебная карусель, издающая мелодичные, завораживающие звуки... Огромный сказочный мир, который с упоением изучал их новорожденный сын.
Их с Джаредом сын.
Боже!..
Прошло уже почти два месяца, а для Дженсена это по-прежнему звучит непривычно – «сын».
Маленький малыш, которого подарил Джаред. Выносил. Произвел на свет. И сейчас – с ума сойти! – вскармливает грудью.
Сидевший на краешке кровати Джаред словно услышал мысли супруга и повел широкими плечами. Он сидел спиной, чуть сгорбившись, заслоняя младенца всем телом, хотя никакой опасности, разумеется, не было и быть не могло. Они находились дома. Где-то далеко-далеко шумели большие автострады, грохотал металл, слышались нервные гудки машин, а здесь всё было размеренно и спокойно – неяркий свет, сытое покряхтывание младенца и глубокие вздохи Джареда, похожие на бесконечную молитву о их семейном благополучии.
- Он насытился?
- Угм... Мы закончили…
Джаред едва вскидывает голову, чтобы шепнуть слова через плечо. Потом осторожно перекладывает малыша на другую, свободную руку – затылочек мгновенно оказывается в раскрытой чаше большой ладони, а тело идеально размещается на предплечье до самого локтя. Пятки сына упираются в сгиб. Руки у Джареда крепкие, сильные, надежные… Не подведут, не уронят…
Джаред осторожно поднимается, делает пару шагов до колыбели, наклоняется над ней, словно собирается нырнуть, но в последний момент передумывает, а оставшись на берегу, неотрывно смотрит вслед сыну, уплывающему в море сновидений.
- Джаред…
Дженсену хочется, чтобы на него посмотрели. Вот таким же ласкающим, тихим взглядом. Но муж не спешит, будто не слышит. Вместо этого коротким, привычным движением заправляет за ухо прядь длинных волос и продолжает всматриваться в маленькое, сморщенное младенческое личико, потом проминает длинными чуткими пальцами простыни, чтобы не было складок – кожа малыша нежная, как цветочные лепестки, и папочка холит-лелеет своё сокровище, пытаясь превратить мир вокруг него в пуховое облако.
- Джа-ред…
- Тшшшь… он засыпает… нужно только качнуть пару раз…
Дженсен бесшумно вскакивает с большой супружеской постели и подходит к колыбели. Он больше не может оставаться в стороне. Несколько шагов – огромное расстояние, несколько минут – целая одинокая, нескончаемая вечность…
- Тихо, Дженс…
- Ага…
Он уже прижимается к спине Джареда, горячо шепчет куда-то в подмышку и вдавливается бедрами.
Джаред высокий. Дженсену всегда нравилось, что он высокий, просто крышу сносило. Совершенное, идеальное тело, которое хочется бесконечно держать в объятиях. И Дженсен еще крепче притискивается грудью к спине, просовывает руки вперед, надавливая мужу на бока, вместе с ним хватаясь за высокую стенку детской кровати, состоящей из тонких палочек и невесомых кружавчиков. Джаред оказывается в тесном плену, зажатый между колыбелькой и горячим телом Дженсена. Рука - справа, рука – слева, а сзади… о-о-ох… сзади Джаред начинает чувствовать совершенно недвусмысленную твёрдость намерений мужа.
- Джа-ред… - дыхание мокро нагревает ткань домашнего халата где-то в районе лопатки. – Давай попробуем укачать нашего малыша вместе…
Дженсен подается вперед, толкается бедрами. Кроватка клонится, и Джаред сильнее сжимает пальцы на перильцах. Их руки почти рядом. Джареду хочется накрыть ладонь мужа своею, с силой сжать, задавая ритм всему – раскачиванию колыбели, трению члена о расселину, своим мечтам и воспоминаниям.
- Я знаю, о чем ты думаешь, Джаред…
- Нетрудно догадаться, особенно, когда тебя трахают, хоть и сквозь одежду…
- Так сними её…
- Я устал… целый день с ребенком, - Джаред разворачивается в плотном кольце рук. Халат сбивается, обнажая смуглую ключицу, ворот распахивается почти до пупка. И Дженсен стонет от вожделения, откидывает голову назад так далеко, словно хочет увидеть что-то за своей спиной, а потом утыкается носом в ложбинку между шеей и плечом, скользит губами вниз, застывает в самом центре широкой груди мужа, где слышнее всего удары сердца — частые и сильные. Тело Джареда блестит от пота, выступившего совсем не от усталости. Дженсен пытается носом отодвинуть ткань и пробраться к острому, темному соску. Но Джаред вздрагивает всем телом и уворачивается.
Всегда одно и то же!.. Дженсен может ласкать везде, только грудь должна оставаться в полной неприкосновенности. Сначала муж говорил, что ему больно. Так оно, наверняка, и было. До тех пор, пока основательно не пришло молоко, у Джареда то и дело поднималась температура, соски набухали, становились сухими, трескались, а из маленьких ранок почти безостановочно сочилась прозрачная жидкость пополам с кровью... Чтобы облегчить страдания, Дженсен готов был вылизывать грудь мужа с утра до вечера, только бы позволил — распластать влажный горячий язык по упругим мышцам, медленно скользить до самой подмышечной впадины, втягивать в себя резкий и такой родной запах…
Но Джаред не давался.
У него, красивого, молодого мужчины, появился пунктик о собственной неполноценности. Поначалу он попросту забивался в ванную, наглухо запирался там и наверняка пристально рассматривал себя в зеркале, а потом облачался в три футболки, чтобы Дженсен не заметил, насколько увеличились его грудные мышцы. Упаковка по типу «капустного кочана» не срабатывала. Оборона рухнула почти сразу: малыша нужно было постоянно кормить, а заголяться от пупка до шеи, придерживая футболку подбородком, было крайне неудобно. К тому же, в таком положении грудь представала во всей своей неприкрытой красе – блестящая от размазанных тканью капелек молозива, с возбужденными от постоянной стимуляции, острыми сосками… выпирающая, манящая, желанная… У Дженсена, как у младенца, срабатывал глотательный рефлекс…
И Джаред тут же перешел на длинные, в пол, халаты…
Дженсен взвыл.
Стало совсем хреново.
И без того стройный и высокий, сейчас - задрапированный в складчатую материю, узко перетянутый в талии поясом - Джаред представлялся мужу верхом совершенства. К тому же… грудь! Дженсен видел ее в декольтированном халате так ясно… ту самую впадинку между прокаченными мышцами… ну не то, чтобы видел – скорее дорисовывал по воспоминаниям… Потому что как только наступало время кормления, Джаред бросал неизменное: «Отвернись!..» И зыркал глазами, контролировал, чтобы муж ни в коем случае не увидел лишнего.
Дженсен ныл, Джаред не уступал, чеканя слова: «Я хочу остаться у тебя в памяти желанным мужчиной, а не наседкой-кормилицей… сын скоро вырастет, всё придет в норму».
По правде сказать, для Дженсена нормой было то, что происходило сейчас. Мягкий, домашний Джаред нравился ему так сильно, что для этого просто не находилось слов!
- Джа-ред… ты так одуряюще пахнешь… нежно и сладко… просто голова кругом идет… дурак дураком становлюсь…
Дженсен чувствует, что где-то наверху Джаред растягивает губы в улыбке, а потом утыкается острым подбородком в светлую, колючую макушку.
- Это всё из-за него – ребенка… Родители ведь с появлением новорожденных тоже становятся глупыми младенцами, только гигантскими… Мы не можем думать ни о чем, кроме своих детей. Ни о совещаниях, ни о получении прибыли, ни о танцах у шеста на высоченных каблуках… Только о сыне.
- У тебя неплохо получалось – танцы… - Дженсен внезапно отрывает руки от колыбели и кладет ладони на поджарые ягодицы мужа. – Ты так непристойно вилял задницей, я сразу загляделся… Забыл куда шел и как меня звать…
- Никуда ты не шел… сидел в углу, пил что-то и буравил меня глазами.
- Я аплодировал!..
- Сжимал яйца, чтобы не кончить в штаны!..
- Видел бы ты себя со стороны!.. Тоже бы кончил… причем – многократно…
Дженсен сгребает в горсть халат и вздергивает полы вверх, добираясь до горячей обнаженной кожи. От перепада температуры маленькие волоски приподнимаются, Джареду щекотно, смешно и неловко. Он упирается руками в плечи Дженсена, пытаясь оттолкнуть. Но сделать это, конечно, не удается. На свете не существует силы, способной оторвать Дженсена от Джареда. - Малыш, ты сиял, как настоящая звезда, заслоняя прочих… Представь: темный, прокуренный зал, где полно мужчин…
- Очень романтично!..
- Но это же присказка! В этой части рассказа нужно создать декорации для появления героев… И чем малопривлекательнее будет обстановочка, тем более выгодно потом оттенит главных действующих лиц…
- Умник…
- К тому же, привлекательный!..
- И самовлюбленный!
- Сначала и ты называл меня милашкой!
- Не было этого!
- Если б я не любил немного приврать, то никогда бы тебя не добился!
- Что правда - то правда!
- Видишь! Я очень честный! Всегда мне верь!
Дженсен увлекает мужа на себя, прижимается бедрами, словно ведет в медленном танце.
- Болтун!..
- А хочешь, я расскажу тебе сказку на ночь?.. Ты же говорил, что у меня неплохо получается…
- Расскажи… отвлекусь хоть немного… действительно устал, глаза слипаются…
- Давным-давно один прекрасный светловолосый принц…
- Всего-то год назад…
- Эй!.. Не перебивай!.. Это моя сказка!.. Я её рассказываю!..
Джаред хмыкает и устало кладет голову на широкое плечо «принца».
- Продолжай…
- Итак, молодой прекрасный юноша приехал в незнакомый город по делам семьи...
- А также, чтобы попутно гульнуть на свободе, подальше от родительского надзора…
- Ты обещал молчать!..
- Ок… я уточняю…
- В сказках так не делается! Нужно сразу верить тому, что говорят, а не пытаться вывести рассказчика на чистую воду!..
- Учту…
- Поздно! Этот болтливый язык ждет наказание!
Дженсен поворачивает голову и осторожно отводит с лица Джареда длинные пряди, наклоняется целовать, ловит теплое, глубокое дыхание.
Целовать Джареда приятно – в шею, щеку, потихонечку добираясь до губ… Джаред уже ждет, приоткрывает, проводит языком по изнанке. И Дженсен ныряет в мягкое и влажное, чуть задевая зубы. Руки сами собою поднимают халат всё выше и выше, внизу полы широко расходятся, и Дженсен чувствует, как сквозь ткань легких домашних штанов начинает основательно припекать: член мужа наконец вырвался на свободу, и, в отличие от хозяина, настроен вполне работоспособно. Дженсен углубляет поцелуй, быстро и коротко дразнит языком, отстраняется, прикусывает губы, шепчет:
- Хочу тебя…
- Тогда ты не сможешь говорить, а я хочу слушать, моя зеленоглазая Шахерезада…
- В первый раз встречаю слушателей, которые бы так сладко мучили рассказчиков…
- Не отвлекайся…
Дженсен щекотно выдыхает смех ему в ухо, надавливает на затылок, пытаясь вновь уложить голову на плечо, старается сосредоточиться.
- О, это было… так… что я…
- Никогда этого не забудешь…
- Да… Темный зал, отблески света играют в бокале… сцена пуста… раздается негромкая музыка… Она поразила меня. Понимаешь, до этого были какие-то бешеные ритмы, кто-то вульгарно дергался, пытаясь синхронить, и вдруг – блаженная тишина… мелодия… серебряный фонарь… манящая, бегущая по воде лунная дорожка, а из нее почти выныривает потрясающей красоты парень… длинноволосый, как русалка…
- … и в нелепом костюме…
- Он был прекрасен, как и ты! Я всё помню до мельчайших подробностей – от ковбойской шляпы до солнечного диска на ремне вместо пряжки… Широкая рубашка, узкие шорты, обтягивающие задницу… ммм… Всё серебряное, переливается… А потом ты начинаешь танцевать… Все замолкают… А у меня падает бокал из рук – вдребезги… Поэтому ты меня и заметил!..
- Я разбил твоё вино…
- Ты разбил мне сердце… а потом хотел исчезнуть, убежать по серебряному млечному пути из бутафорских блесток…
- Мне почти удалось!..
- Почти не считается, когда в дело вступают такие настойчивые парни, как я…
- О!.. Дженс!..
- Я подрался с охраной у коридора, ведущего в ваши гримерки… Они даже прониклись ко мне уважением, такому одинокому и дерзкому! Поэтому и выкинули у самого черного хода! А тут… вышел ты… Я бы никогда тебя не узнал, если б не рост… Какая-то невзрачная спортивка, капюшон… Но ты такой охрененно высокий, Джаред… Тебя ни с кем не спутаешь! Обожаю каждый твой дюйм!..
- Особенно дюймы ниже пояса…
- Чувство юмора тоже люблю, как и упрямый характер!
- Здесь мы та-а-ак похожи!..
- А ты в тот вечер был не похож ни на кого другого…
- Имей снисхождение! Это было мое первое выступление в подобных местах! Я пахал у балетного станка и слушал фортепьянные концерты, пока нечем стало платить за квартиру… Пришлось, знаешь ли, поступиться принципами, на улице жить не очень комфортно, даже для тех, кто мало ест и много работает, почти не бывая дома… Вот и секрет всей непохожести: просто я не знал, как и что нужно делать…
- Мой милый девственник… Ты не только в танцах был невинен…
- Дженс! П-ф-ф… Ненавижу тебя!.. Я жил в закрытой школе для художественно одаренных детей – тюрьме для богатых! – после окончания пахал с утра до вечера в репетиционных залах, уставал, как тысяча чертей, и ты еще винишь меня за отсутствие личной жизни?!
Дженсен опять крепко берет его за ягодицы и резко растягивает их в стороны. Анус напрягается, по промежности простреливает до самых яиц - и Джаред охает, оседая в руках мужа…
- Когда ты сказал, что я буду первым… О! О-о-о!.. Я чуть с ума не сошел!..
- Наверное, поэтому и предложил мне законный брак…
- И честно ждал первой брачной ночи…
- Регулярно залезая мне в штаны…
- Хотел убедиться, что не ошибся в выборе… а также - всё ли на месте…
- Спешу сообщить, что для кардинальной смены анатомического строения нужны миллионы лет эволюционного развития… - Помнишь про сказки? Не мешай ученым врать…
- …умник…
- Как назывался твой номер… ну в тот вечер, когда мы познакомились?
- «Млечный путь»… Случайно услышал где-то фразу и запомнил… Переводится как «молочная дорога» или «молочный круг»… А вообще это… ну… такая белесая полоса, опоясывающая всё-всё небо… Она состоит из множества звёзд, их очень-очень много, Дженсен, глаз просто не различает, они сливаются, как бутафорские блестки в моем шоу… М-м-м… Перезвон звёзд, музыка галактики… Романтика…
- Хочу тебя… хочу…
Лицо Джареда напротив, он губами стирает испарину со лба мужа.
- Я тоже тебя хочу… просто я немного… другой сейчас… у нас появился ребенок, мне приходится кормить его молоком, а не искусственными смесями… Говорят, они не слишком-то полезны… Но моё тело… оно меняется… И это тоже мой выбор, мой путь… - Ты идешь по нему не один, Джаред… Ведь я тоже смотрю на тебя совсем не теми глазами, что при первой встрече… с каждым днем ты кажешься мне всё красивее и красивее…
- Добрый сказочник!
Дженсен отстраняется, словно от обиды, убирает руки с задницы мужа, и полы халата падают вниз, словно занавес.
Джаред смотрит встревожено: игры закончились, он всё-таки сумел пробить горячую болевую точку. Сейчас Дженсен сделает шаг назад, уронит себя на кровать, подтянет ноги и крутанется, отворачиваясь. Безмолвно скажет всем телом: «Не хочешь – не надо!.. Было бы предложено… Возомнил себя сказочным сокровищем».
Но Дженсен отстраняется только для того, чтобы крепко взяться обеими руками за узел пояса. Джаред и охнуть не успел, как муж вытянул пояс из шлеек и, обмотав вокруг своих кулачищ, словно аркан накинул на шею строптивого супруга:
- Мой…
Дженсен больше не шутит, целует больно и глубоко, основательно вылизывая рот, трахая языком.
Джаред чувствует, что чуть ниже груди что-то происходит и не сразу понимает, что Дженсен петлей уложил широкий халатный пояс прямо ему на соски – справа и слева. Надавливает, тянет - плотная ткань проминает тело, и Джаред стонет прямо в рот мужу, трется стояком о стояк.
- Умру сейчас… больно… хорошо… хочу…
Распахнутый от шеи до пола длинный халат по-прежнему прикрывает упрямые соски, и Дженсен пробует завести свои руки за спину мужа, чтобы создать максимальное давление, выгнуть, заставить просить по-настоящему.
- Дженс…
- М-м-м… знаешь, какой ты, Джаред?..
- Не надо…
- Лицо полыхает… кожа блестит от пота… А когда я надавливаю поясом на твою грудь…
- Молчи…
- Когда я надавливаю на твою грудь, полную молока… оно брызгает – там, под одеждой… и на халате проступают темные пятна… как звезды… ткань пропитывается постепенно… всё больше и больше… но я могу видеть лишь это… представлять твои соски… желать подразнить их кончиком языка, вобрать в себя… вылизать… подуть… чтобы стали ещё острее и желаннее…
- Дженс-Дженс-Дженс… остановись…
Дженсен не реагирует, собирает концы пояса за спиной у Джареда в одном кулаке, освобождая правую руку.
- Можно ласкать подушечками пальцев… их… твои упрямые соски… острые, влажные, блестящие… например, вот так…
Дженсен опускает руку вниз, где к животу Джареда уже плотно прижат возбужденный член. Дженсен качает мягкие яйца в раскрытой ладони, и Джаред раскачивается вместе с ним всем телом, елозит, подается то вперед, то назад, трахает воздух, пытаясь потереться болезненно-потемневшей головкой.
- Ты такой красивый, Джаред, такой послушный моим рукам…
Джаред давно закрыл глаза и стонет что-то нечленораздельное, в то время как Дженсен, плотно обхватив кулаком его ствол, проходится подушечкой большого пальца по окружности головки, дразнит уздечку. И Джаред жмурится до слёз, до солёных дорожек, стекающих по лицу.
- Невозможный… мой…
- Кончу… сейчас…
Дженсен вновь натягивает самодельные удила, словно пришпоривает, и Джаред вскидывается от сладкой, тягучей боли, пронзившей тело от сосков до пяток. Он подставляет лицо, шею, грудь под поцелуи, которые, кажется, забирают одну боль и заменяют ее другой, новой, горячей и ноющей внизу живота. Ноги разъезжаются сами собой, что не остается незамеченным. Дженсен на поводу тянет его к кровати, заставляя лечь. Джаред судорожно старается стянуть на груди ворот халата и бесстыдно раскидывает длинные ноги. Он привык так – отдаваться лишь наполовину. Но сегодня Дженсена это не устраивает.
- Я хочу видеть, как ты кончишь… выстрелишь себе до подбородка… хочу втереть сперму тебе в кожу… в грудь… халат мне мешает… убери…
- Но…
- Джаред! Убери руки и покажи себя!..
Джаред упирается пятками в кровать, чтобы положить подушку под бедра. Сейчас он максимально открыт – бедра и промежность поблескивают от пота, а дырка начинает горячо и жадно пульсировать.
- Давай же, Дженс… трахни меня…
Дженсен склоняется между его разведенных ног и ввинчивается языком в анус. После рождения ребенка здесь ничего не изменилось – не стало ни шире, ни свободнее. Джаред такой же узкий и тесный, каким был раньше, словно и не расставался с хранимой для будущего мужа девственностью. От орудующего в анусе языка его выгибает над кроватью, на лице появляется болезненное выражение, но руки продолжают стягивать ворот ебучего халата над самым пупком, и Дженсен не видит его полностью. Это щекочет нервы почище электрических разрядов – желание добиться своего.
Дженсен меняет язык на два пальца, а сам поднимается выше, прокладывает влажную дорожку по припухшей промежности, перекатывает в горсти яички; чуть сильнее, чем это нужно, сдавливает у основания член, дразнит уздечку языком, ласкает края уретры.
- Возьми… в рот, Дженс…
- Покажи себя…
- Ты всё видишь…
- Не всё… Я буду трахать тебя пальцами и не давать кончить, пока ты не выберешься из проклятой тряпки…
Джаред стонет и мечется по кровати, крутит головой из стороны в сторону так, что волосы сбиваются в воронье гнездо.
- Ну же!..
- Нет!.. Молоко прибывает… я чувствую… надавишь – брызнет… как сперма… и тебе станет противно… что я могу так… как будто кончил… Нет, Дженсен, нет! Не проси! Просто вставь - и выеби! Как шлюху, которую снял в полутемном баре!.. Возьми своё…
- Вот именно! Мне так не нужно! Я хочу видеть своего мужа! Всего! Полностью! Сейчас и всегда!
Джаред шумно выдыхает и замирает всем телом. Дженсен видит, как сердце сильно ударяет изнутри в грудную клетку.
Потом Джаред открывает глаза и внимательно смотрит на мужа – буквально вылизывает взглядом лицо, пытаясь определить, сочиняет ли Дженсен очередную приятную для него сказку, либо настроен серьезно. Руки судорожно перебирают ткань халата, в то время, как тело пылает от непрекращающихся и настойчивых ласк.
Дженсен тихонько целует всё, до чего может добраться, а в перерывах, отрываясь от смуглой, горячей кожи шепчет полубезумное, отчего Джареда начинает неконтролируемо и безвозвратно вести:
- Я глазам своим не поверил, когда увидел тебя на заднем дворе этой чертовой конуры. Настоящего, без сценического грима и нелепого блестящего костюма… Сумка спортивная через плечо перекинута, лица почти не видно, но твою задницу я никогда не забуду, малыш!
Дженсен поднимается на колени, проезжается ладонями по длинным, стройным бедрам. Джаред весь перед ним, отвернувшийся от непроходящей неловкости, с закушенной губой и широко раздвинутыми ногами. Дженсен ныряет вперед и принимает член глубоко, до горла, до нехватки воздуха в легких…
А в перерывах он говорит…
Говорит-говорит-говорит…
- Ты так любишь костюмы, Джаред! Вы, актеры, настолько наивны, что надеетесь под ними что-то скрыть…
- М-м-м…
- Сладкий… так долго жду, чтобы увидеть тебя как тогда, в нашу первую ночь… Помнишь? Гостиничный номер… Я рассказываю о себе, а потом ты танцуешь в серебряном лунном свете… голый танцуешь… мышцы переливаются под загорелой кожей… А когда ты поворачивался спиной и широко расставлял ноги, я видел, как между ними качались яйца… соски острые, колючие, так и просились в рот… я терпеливо ждал окончания мелодии и надрачивал себе, потому что терпеть не было никакой возможности… Станцуй для меня, Джаред! На моем члене! Как тогда, чтобы я видел каждый изгиб твоего тела…
Джаред не выдерживает, рвется из тряпок навстречу мужу, отбрасывает халат в сторону, на пол. Садится на задницу по-балетному легко, резко, с напряженной, прямой спиной и широко разведенными ногами. Кладет ладонь Дженсену на лицо и проводит подушечкой большого пальца по кромке губ…
- Ложись, Дженсен…
Дженсен заваливается набок, незамедлительно укладывается на спину и наблюдает, как Джаред перекидывает через него длинную ногу, обхватывает член мужа рукою, направляя в себя.
А потом начинает танцевать на одном месте, словно внутри его тела появился тот самый шест из маленкого ресторанчика – откидывается назад, опирается руками о чужие бедра, чтобы Дженсену было лучше видно, как он расстрахивает его дырку. Затем падает вперед, на грудь мужа - сразу становится горячо, влажно, между ними размазывается пот и молоко… удушающее сладко, запретно и желанно.
- Я люблю тебя, Дженсен…
Дженсен приподнимается, фиксирует его вертикально и начинает работать членом, как отбойным молотком, быстро и часто. От резких движений вверх-вниз наполненную грудь Джареда растрясает, и на сосках сначала появляются отдельные молочные капли, которые становятся всё больше и больше, а потом Джаред кончает с громким стоном, выгибаясь в пояснице. Дженсен придерживает его и видит, как одновременно выстреливает белесая сперма и быстро устремляется к пупку спустившиеся молоко. Струи встречаются где-то чуть выше пупка, замыкаясь в дугу из мелких белых капель и потеков – настоящий Млечный Путь, о котором рассказывал Джаред.
Дженсен кончает следом, до боли вжимаясь бедрами в промежность и пах мужа.
- Ты настоящая галактика, Джаред… И я тебя только что открыл… По крайней мере, чертов халат снял точно…
Джаред умиротворенно фыркает и поудобнее устраивается на его груди.
В комнате тихо…
Слышно лишь дыхание трех родных людей и позвякивание пластмассовых звёзд над колыбелью.
Не думаmь о mом, чmо мне не нравиmся, я yмею в совершенсmве. (с)
Вот и наступил день, которого я ждала с 20 июля 2013 года =)) Сегодня Хэппибёздит наш двухметровый красавец – Джаред Тристан Падалеки!!! Однажды Джаред в интервью сказал, что в детстве ему нагадали, что он будет очень богатым, но несчастным в любви человеком. Так вот желаю, чтобы его сердце никогда не было разбито, чтобы его окружали только любящие люди и чтобы рядом всегда был человек, для которого наш Джей будет целым миром, ибо он этого достоин! Желаю, чтобы источник из которого Джаред черпает вдохновение для своих ролей, никогда не иссяк, работа всегда приносила только удовольствие и мы еще долгие годы могли наслаждаться его творчеством =) чтобы счастье и благополучие никогда покинули его дом, сыновья радовали своими успехами и были здоровы. Желаю, чтобы Джаред оставался таким же удивительным человеком с невероятно добрым и чутким сердцем (потому что у человека с такой улыбкой, как у Джея, не может быть иначе), чтобы взгляд его всегда сиял! "Ни фанатов, ни прессу, ни поддержку людей Джаред не принимает как должное. Это видно по его улыбке, по его глазам. Он готов отдать всего себя делу, он будет выкладываться по полной до самой последней секунды самой последней сцены. Парень, ты идёшь своей дорогой, и нам не терпится узнать, куда она тебя приведёт" (с) "Из всех актёров, которых я встречал, Джаред Падалеки самый скромный и обаятельный. Никто никогда рядом с ним не почувствует себя посредственностью" (с) Это малая толика того, что говорят о нем люди, которые его знают =))) Я благодарна тебе, Джаред, что ты есть, что вдохновляешь меня, спасибо за твоего Сэма, за то, что вызываешь во мне эти безумные эмоции, за то, что я чувствую себя живой! С Днем рождения! Люблю! Всегда!
Не думаmь о mом, чmо мне не нравиmся, я yмею в совершенсmве. (с)
Марк Шеппард: "Я впервые увидел тело Джареда на тех фото из Бразилии. Я и не знал, что у него под одеждой такое."
Я бы конечно мечтала быть в блаженном неведении относительно тела Джареда, но увы... Падалеки не настолько милостлив! Он просто взял и пошел купаться, а то что кто-то может умереть от перефапа... Право слово, какая ерунда!
Не думаmь о mом, чmо мне не нравиmся, я yмею в совершенсmве. (с)
Вот не пойму, то ли это магия Падалеки такая особенная, что я уже на него сопляка кидаюсь, то ли начинать бояться и учить наизусть Кодекс, где про совращение несовершеннолетних написано))))
весеннее порно Тащемта у меня весна, пусть и у вас будет, чо)
Я настроена нынче только на всякое сладкое и нежное, никакого хардкора и сплошное голубое розовое мимими. Оно безобоснуйное, бессюжетное, сопливое и вообще все как я люблю)
Номер раз - по идее Майечки (потому что как всегда совпадаем, уруру): читать дальшеСэм первый раз сверху, психует, как бы не облажаться, он же знает как Дин-то сверху хорош)) Дин первый раз снизу тоже как-то нервничает, но пытается братца успокоить и, ммм, направить))
Винцест, до-Стэнфорд (но не хардкорный, Сэму типа 16-17), NC-17, сопливое PWP, 2200 слов. Сэмми - нервный подросток. Со всеми вытекающими.
читатьСэм на секунду задерживается перед обшарпанной дверью с потёртой железной девяткой, медлит, откапывая в кармане ключ. Накрывает тёплой волной — ощущением дома, таким одновременно новым и знакомым. Любое место, где они зависают дольше, чем на неделю, становится домом. Любое ограниченное четырьмя стенами пространство, в котором есть Дин — это дом по определению.
Последний месяц они почти как настоящая семья. Дин ходит на работу в ближайшую автомастерскую, приносит в номер еду и запах машинного масла, целует Сэма в макушку, ерошит волосы и идёт в душ. Сэм разминает затёкшую от сидения над учебниками шею — он в выпускном классе, и несмотря ни на что собирается получить приличный аттестат, хоть Дин с отцом и не считают это чем-то важным... А потом Дин выходит из ванной — с влажными волосами, с капельками воды на горячей даже на вид коже — и раздражение, появляющееся при любом воспоминании о разговорах с отцом, снимает как рукой. Потому что Дин такой тёплый, такой близкий, такой полностью его.
Сэму иногда стыдно за такие мысли, но он эгоистично счастлив, что сейчас отца нет рядом. Что они могут не дёргаться от каждого звука, трогать друг друга, когда вздумается, и просто... ну, просто жить, как нормальные люди, без всяких этих гонок за нечистью. Дин, конечно, никогда не забывает о том, кто они, звонит отцу раз в два дня, заставляя Сэма иррационально злиться на эти вечные «да, сэр», но Сэм знает — ему тоже хорошо вот так, только вдвоём. Когда не надо прятаться, скрывать то, что уже давно — по меркам Сэма, целую вечность назад — стало для них настолько естественным, что отказаться от этого, вернуться на пару лет назад, когда всё было страшно, стыдно, неловко, неправильно — уже просто невозможно.
Сегодня у Дина выходной, и Сэм представляет, как он валяется в кровати — наверняка голый, уютный, сонный, потому что в свои выходные Дин предпочитает спать, сколько дают, и Сэм сейчас войдёт и сможет поймать губами его мягкую улыбку и хрипловатое «Хэй, Сэмми». Дорогая, я дома. Сэм улыбается своим мыслям и наконец поворачивает ключ в скрипучем замке.
Дин, вопреки ожиданиям, не валяется на стыке сдвинутых кроватей, раскинувшись, как обычно, в позе морской звезды. Но запах еды, и шум воды из ванной, и сброшенное на пол скомканное одеяло — всё говорит о том, что Сэм действительно дома.
От ощущения, что эта их жизнь на двоих может в любой момент закончиться, привычно щемит сердце. Сэм так старается не думать о том, что в любой момент они могут сорваться с места, повинуясь звонку отца, и снова мотаться из штата в штат, сутками в дороге, вместо того, чтобы осесть где-нибудь. Будь его воля, Сэм бы пошёл учиться, потом работать — на нормальной человеческой работе, в меру скучной, в меру интересной, прикупил бы домик в каком-нибудь пригороде, и чтобы каждый вечер Дин ждал его там, тёплый, родной, спокойный, как весь последний месяц. Но так не будет, не может быть — никогда, не с ними, и каждый раз от этой мысли Сэму хочется что-нибудь сломать, или просто задрать голову к потолку и орать: почему? Почему, чёрт возьми, именно они?
Сэм хочет уметь расслабляться, как Дин — просто наслаждаться передышкой, не думая ни о будущем, ни о прошлом — только о том, что сейчас всё хорошо. У него получается так только когда Дин сжимает его в объятиях, крепко, так, как будто никогда не отпустит — тогда Сэм заставляет себя не думать, просто не думать. А потом накатывает снова — удушающей волной, которая выбивает из лёгких воздух: это ненадолго. Не навсегда.
- Хэй, Сэмми, - Дин выходит из ванной, босой, в одних спортивных штанах, ерошит влажные волосы и улыбается тепло, мягко, так, как улыбается только Сэму, только когда они одни. Сэм в два шага оказывается рядом, обнимает ладонями его лицо, целует, торопится, пытаясь вложить в прикосновения всё, что чувствует, пытаясь не сказать этого вслух — потому что это слишком. - Соскучиться успел? - Смеётся Дин, отвечая на неловкие поцелуи. У него вокруг глаз собираются трогательные морщинки, и Сэм готов разреветься, как девчонка, потому что он такой дурак. Потому что Дин — вот он, и всё так хорошо. Сэм утыкается лицом ему в плечо, хватается за него, сжимая пальцы слишком крепко, и его почти колотит от переизбытка эмоций.
- Ну что ты? - Шепчет Дин, удерживает его руки, гладит по спине, успокаивая, напоминая — я рядом, я здесь, и всё действительно хорошо. - Что такое? - Ничего, - Сэм глубоко вдыхает, вжимается носом Дину в шею. И правда ведь — ничего. - Устал просто, наверно. Руки Дина такие крепкие и надёжные, что Сэма отпускает разом. И что он, в самом деле, вечно навыдумывает проблем...
- Совсем заучился, мелкий, - усмехается Дин, поглаживает его по голове, запускает пальцы в волосы, тянет слегка, заставляя поднять голову, и целует, медленно, вдумчиво, нежно-нежно, и Сэма начинает колотить уже от другого — он вжимается в брата всем телом, выдыхает ему в рот, и сразу улетучиваются все мысли, кроме — какой же он горячий, как хочется его такого, спокойного, домашнего, ласкового. Сэм кусает его губы, заводится с пол-оборота, торопится снова — потрогать везде, почувствовать.
- Сэмми, - мурлычет Дин ему на ухо, разорвав поцелуй. - Тебе явно пора расслабиться, сбросить напряжение, а? И толкается бёдрами, давая почувствовать через тонкую ткань, какой он уже твёрдый, готовый, весь - для Сэма. Сэм стонет в ответ на его слова, притирается ближе, в животе жарко тянет предвкушением. Дин мягко прижимается губами к шее, тянет вверх его футболку, задевает кожу кончиками пальцев, пуская по всему телу мурашки, осторожно скользит раскрытой ладонью по голому животу, и Сэм толкается навстречу его руке, выпрашивая больше, сильнее. Дин прикусывает кожу на плече, и Сэма протряхивает, бросает в жар, он шарит ладонями по гладкой спине, цепляется за короткие волосы на затылке, хочется ближе, ещё, на полную, хочется его внутрь — до боли, до обжигающего кайфа хорошо.
Дин подталкивает его в сторону кровати, и Сэм с готовностью валится на смятые простыни, притягивая Дина на себя, обнимая ногами за пояс, и вот так правильно, вот так — лучше всего. - Погоди, - смеётся Дин, нависает сверху, опираясь на руки, и смотрит-смотрит-смотрит, заставляя краснеть от того, сколько в этом взгляде... всего. - Погоди, - Дин понижает голос, почти шепчет, наклонившись к уху, обдавая горячей волной воздуха. - Не торопись, - скользит губами по шее, ключицам, и ниже, по животу, расстёгивает наконец джинсы и обнимает ртом крепкий член. Сэм не сдерживается, подбрасывает бёдра в жаркое и влажное, и Дин мычит-стонет, вибрирует горлом, заставляя задыхаться от бешеного кайфа. Сэм сжимает в кулаках покрывало, толкается, сбиваясь с ритма, и теряет голову, совсем. - Дин...
Дин смотрит снизу, тёмным, непонятным взглядом, выпускает член изо рта, прижимается щекой к бедру, и молчит, только дышит неровно. Сэм раскидывает ноги шире, просит всем телом — ну, давай, ну. Сэм хочет попросить вслух, но слова застревают в горле, и Дин какой-то странный, не такой, как обычно, и он как будто ждёт чего-то. Сэм неловко ёрзает бёдрами по постели, тянет его на себя, ловит губы. Дин выдыхает, толкается вниз, и вот, вот так, ну же... А потом Дин мягко, но сильно, в одно движение переворачивает их и вдруг оказывается снизу, под Сэмом, твёрдый, горячий, и снова смотрит непонятно, и выгибается, раздвигает ноги, и улыбается уголком губ. Сэм задыхается от осознания, и ему вдруг становится страшно. Так у них ещё никогда не было, Дин с самого начала был сверху, и Сэму никогда даже в голову не приходило попробовать поменять... раскладку. Когда Дин вжимался в него, входил плотно, сильно, горячо, Сэму каждый раз срывало крышу от того, насколько они в такие моменты целые, как две идеально совпадающие детали. И он почему-то даже не думал, что можно и по-другому, ведь Дин всегда вёл — потому что Дин старше, сильнее, опытнее, и вообще...
- Дин... - Давай, Сэмми, - говорит Дин, хрипло, жарко, посылая волну возбуждения по позвоночнику. - Тебе же хочется. - Я... Я не... - Сэм сглатывает, пытается перебороть неожиданное смущение. Дин скользит ладонями по спине, сжимает его ягодицы — привычно, правильно, и притирается вплотную, заставляя невольно толкнуться навстречу. - Ну давай, ты же уже делал это... с девочками, да? - Дин шепчет в ухо, трётся об его живот членом, и так вдруг легко представить, как в нём внутри — жарко, узко, до боли хорошо. Наверняка лучше, чем с теми двумя девочками, с которыми Сэм успел такое попробовать ещё в той, прошлой, кажется, жизни.
Сэм не может удержать стона, и Дин довольно улыбается, обнимает ладонью его член, ведёт вверх-вниз, сжимая недостаточно плотно. - Дин, я не могу, - выдыхает Сэм, неконтролируемо толкаясь в крепкий кулак. - Я не знаю, как, а если я тебе больно сделаю? - Как это не знаешь? - Смеётся Дин, прихватывает губами кожу на шее. - Я столько раз тебе показывал, неужели ты не запомнил? Сэм зажмуривается, мотает головой. Нет, он не может... так, он не может быть главным, взять на себя ответственность, в конце концов, и как так вообще можно — взять и трахнуть Дина, такого сильного, такого... Дина? - Ладно, - вздыхает Дин и перекатывается обратно, снова накрывает собой, так привычно и правильно, и Сэм облегчённо выдыхает, надеясь наконец закончить с этим дурацким недо-экспериментом и просто получить в себя его член.
Но Дин явно не собирается так быстро сдаваться — и вот впёрлось ему в голову, ну зачем, - он садится на Сэма верхом, тяжёлый, горячий, хватает его руки и заводит себе за спину, наклоняется ниже и начинает говорить. - Сэмми, мой Сэмми, ты такой горячий, такой красивый. Смотри, как я хочу тебя, - он выгибается, выставляясь, обхватывает в кулак твёрдый член, дрочит напоказ, бесстыдно, резко, размашисто. - Не могу, как хочу тебя, - он сбивается с дыхания, втягивает воздух сквозь зубы, а у Сэма мозги плавятся от того, какой он, и Сэм, кажется, сейчас просто кончит, только от того, что не знает, что ещё делать. Он осторожно ведёт ладонями по влажной спине Дина, и тот прикрывает глаза, облизывает губы, выдыхает: - Ты такой большой, Сэмми, как представлю, что ты меня выебешь своим здоровым членом, ох, Сэмми, такой уже огромный, ну, давай, потрогай...
Сэм как будто завороженный, и он не может не послушаться — осторожно сжимает в ладонях крепкие ягодицы, и они стонут синхронно, на два голоса, и всё это так грязно, откровенно, так... - Дин, - Сэм чуть не всхлипывает от избытка ощущений. - Дин, я не... - Не дрейфь, мелкий, - Дин пьяно ухмыляется, подталкивает его руку ниже, и Сэм натыкается пальцами на влажное горячее отверстие. - Просто чувствуй, и делай, как хочется. - Ты что... ты п-подготовился? - Сэм тычется пальцами, пробует — скользко, мокро, жарко, невозможно. - Да я задолбался уже ждать, пока ты сам созреешь. - Дин тяжело, громко дышит, насаживается на пальцы сам, крутит задницей. - Уже сто лет хочу тебя так, как увижу твой хрен, аж сводит всё, и чего ты тормозишь, ну...
Дин обхватывает его рукой, направляет в себя — и Сэм не успевает, ничего не успевает, он просто оказывается внутри, весь, полностью, и Дин выгибается на нём, сжимает горячими гладкими стенками, сильно, сладко, и Сэм не может, совсем не может сдержаться — подаётся ему навстречу, жадно смотрит, как Дин зажмуривается, прикусывает припухшую губу, и Сэм знает, как это — когда изнутри распирает, когда много, слишком много, и так правильно, и он надеется, что Дину так же хорошо, как ему.
- Дин... Дин... - Сэм беспорядочно толкается вверх, выбивая из Дина рваные выдохи. - Не больно, Дин? Тебе не больно? - Заткнись, а, - стонет Дин, цепляясь за его плечи, и Сэму необходимо, просто необходимо его поцеловать — он тянется, поднимается на локтях, и Дин матерится, захлёбывается воздухом, пульсирует внутри, и да, да, вот так...
Дин тяжёлый, и Сэму не хватает сил, чтобы толкаться так, как нужно, как лучше всего, и он тянет Дина за руку, переворачивает, подминая под себя — получается не так ловко, как это может Дин, и Сэм кажется сам себе жутко неповоротливым, нескладным, а Дин под ним такой гибкий, такой напрочь идеальный, и как можно вообще о чём-то думать, когда он обхватывает за пояс ногами, вжимает в себя плотнее, стонет хрипло, беспорядочно шепчет — ну, дай мне, да, вот так, Сэмми, вот так, хороший, ещё, а-ах, - когда подмахивает и царапает плечи короткими ногтями, сжимает так, что наверняка останутся синяки.
Сэм растворяется в нём полностью, расплавляется, сливается в одно с ним, таким горячим, невыносимо узким, таким открытым, раскрытым, таким полностью его, и просто чувствует, как Дин и хотел — ловит его стоны губами, кусает шею, слушает каждый выдох, стараясь распознать, от чего ему сносит крышу, и теряется совсем, уже не понимает, с чьих губ срываются стоны, всхлипы, и откуда на языке соль — от того, что у него текут слёзы или от того, что Дин весь солёный от пота.
- Давай, Сэмми, давай, - выдыхает Дин, просовывает ладонь между их телами, дрочит себе рвано, сбиваясь с ритма, и Сэм зажмуривается, уткнувшись лбом в его плечо, и кончает, краем сознания удивляясь, что так долго продержался, и всем телом чувствует дрожь Дина, как его протряхивает оргазмом, и ловит его губы, вылизывает протяжный стон, сбивчиво шепчет ему в рот — хорошо, Дин, как хорошо, Дин, Дин.
Через пару растянувшихся на маленькую бесконечность минут Дин пихает его в плечо и хрипло смеётся. - Ну вот, а ты ломался. Явно же накопилось, давно надо было тебя... оседлать. - Придурок, - лениво мычит Сэм, еле разлепляя губы. - Я даже не думал, что ты когда-нибудь захочешь... так. Дин ласково зарывается носом в волосы, целует взмокший висок и абсолютно удовлетворённо выдыхает.
- Я хочу тебя как угодно. И потом, должен же я был узнать, от чего ты каждый раз так тащишься, - он снова улыбается, Сэм чувствует это всей кожей, ему даже видеть не надо. - Узнал? - Сэм всё-таки немного нервничает, хотя непонятно, откуда на это остались силы. - Ага. И планирую теперь узнавать почаще, а то, знаешь, как-то не распробовал...
Сэм просто затыкает его растянутый в улыбке рот своим. У них ещё очень много времени. Целая жизнь — и никак иначе.
Не думаmь о mом, чmо мне не нравиmся, я yмею в совершенсmве. (с)
"Он нравится, нравится мне, Нравится, нравится так, Нравится, я без ума. Мама, в нем 40 градусов минимум, Я на максимум выжата, От него сегодня пьяна. Невозможно расслабиться, Нравится, нравится мне, Что невозможно расслабиться, Нравится, нравится мне." (с)
Не думаmь о mом, чmо мне не нравиmся, я yмею в совершенсmве. (с)
Женщина эта, конечно, напрягает меня знатно, но я умею довольствоваться тем, что есть) а есть у нас такая вот юная красота Невозможный мой лисенок! Такой красивый, что мне порой кажется, что он - плод моего воображения, ибо такой ангел может быть либо на небесах, либо, ну да, в мечтах)))
Ну как не любить этого парня? Ну правда, как его не любить, а? Пробежался по толпе, через дорогу, заглянул во все телефоны и фотоаппараты, где успел, оставил автограф, потом сам снимать начал. И ни капли недовольства или усталости на лице.
Позабавили вопли девочки: "Jareeeed! Oh my Goood!"
Jared in hollywood knights Просто падасвун. без примесей. Ну разве что на ноги его шикарные можно поглазеть (б** воистину шикарные ). И руки тоже... руки да... 2002-2003 гг. Джаред в hollywood knights (баскетбол). Голивудские рыцари, как я поняла, возможно не верно/не точно, это каманда состоящая из спортивных звезд кино и музыки, которую кто-то там собирает с 1978 для игры со школьными баскетбольными командами. поправьте если я туплю